О жизни и деятельности Александра Николаевича Афанасьева (1826—1871), о его знаменитом собрании «Народных русских сказок» написано много. Кабинетный ученый, склонный к кропотливым разысканиям, углубленный в мифологию и историю, Афанасьев не был в стороне от общественной жизни своего времени, встречался с А. И. Герценом и готовил для него материалы, за что в конце концов и пострадал. В историю русской культуры Афанасьев вошел как составитель «Народных русских сказок» и «Народных русских легенд», как автор капитального трехтомного исследования «Поэтические воззрения славян на природу». Идеи «Поэтических воззрений» довольно скоро устарели для тогдашней науки, распрощавшейся с романтическими представлениями о народе. Лишь через сто лет они вновь стали актуальными для ученых, погруженных в исследование мифа и ритуала. «Поэтические воззрения славян на природу» были переизданы (в Гааге и в Москве), а специалисты в области славянских древностей заговорили о «научном ясновидении» Афанасьева. Но для большинства русских людей имя Афанасьева связано прежде всего с «Народными русскими сказками».
2Собрание это по справедливости признано классическим и заняло в мировой фольклористике должное место наравне с «Детскими и семейными сказками» братьев Гримм, сербскими сказками В. Караджича, норвежскими сказками П. Асбьёрнсона и Й. Му. Огромное по размерам, оно составлено в основном из материалов, полученных Русским географическим обществом из разных уголков России, из присланных отдельными собирателями сказок. Лишь десять сказок записано самим Афанасьевым, собиравшим фольклор в родной Воронежской губернии.
3Вышедшее в 1853 — 1863 годах в восьми выпусках, собрание Афанасьева встретило сопротивление цензуры. В письме П. П. Пекарскому (октябрь 1861 г.) Афанасьев сообщает: «Пятый и шестой выпуски должны были появиться вместе на Божий свет, но мерзопакостная цензура задержала одну книжку; только на днях получил половину рукописи, израненную и обагренную кровавыми чернилами. Все, что искалечено, я вынужден был выбросить вовсе, а затем приступил к печатанью уцелевшего»1.
4Таким образом, за бортом собрания оставались сказки, которые Афанасьев рассчитывал увидеть напечатанными. Но в распоряжении его было много и таких сказок, которые ни при каких обстоятельствах напечатаны быть не могли. Как свидетельствовал сам Афанасьев, получены они были от В. И. Даля. Помимо Даля были у Афанасьева и другие корреспонденты, доставившие сказки такого рода. Так возникла рукопись, озаглавленная Афанасьевым «Народные русские сказки не для печати».
Тем не менее сборник Афанасьева увидел свет, но в усеченном виде: в 1872 году (или чуть раньше) в Женеве была напечатана первая часть рукописи. Издатель объявил: «Мы намерены также издать „Русские заветные пословицы“ и продолжение „Русских заветных сказок“. Имеющиеся в наших руках материалы приводятся в порядок». Намерение это не осуществилось. Названием своим женевский сборник обязан,
Итак, о русском «непечатном» фольклоре просвещенный мир мог судить по «Русским заветным сказкам». Рукопись была доставлена за границу сподвижником Афанасьева В. И. Касаткиным. Факт этот твердо установлен Э. В. Померанцевой, опубликовавшей в середине 1960-х годов неизвестные прежде страницы воспоминаний Ф. И. Буслаева. Здесь находим описание студенческого бунта в 1861 году, одним из руководителей которого был Касаткин. Буслаев вспоминает о его «скандальных подвигах» и, в частности, пишет: «Надобно упомянуть его издание непристойных сказок, доставленных ему Афанасьевым, получившим их вместе с множеством других разнообразных материалов по русской народности из Русского географического общества. Вот заглавный лист касаткинского издания: „Русские заветные сказки. Молим с умилением аще кая неблагоискусна словеса и неблагопристойна или поползновенна некая погрешения в книге сей обрящутся, ни посуждати, ни поносити люботруждающихся. Анфологион, 1643. Валаам. Типографским художеством монашествующей братии. Год мракобесия“»3. Смерть Касаткина в 1867 году объясняет, почему 2-я часть афанасьевской рукописи так и не вышла в свет.
7Женевскому изданию предпослана небольшая вступительная заметка, подписанная «Филобибл». Авторство ее не установлено, но можно считать, что это был либо Афанасьев (судя по эрудиции), либо Касаткин (судя по пафосу). Возможен и «компромиссный» вариант: вступительная статья написана Афанасьевым, а отредактирована Касаткиным. Серьезная постановка исследовательских задач на материале, представляющем «обширное поле для сравнения», выдает профессионала, тогда как суждения по поводу сказок о «жеребячьей породе», ярко освещающих «отношения нашего мужичка к своим духовным пастырям», явно принадлежат публицисту.
«Заветные» сказки не были напечатаны на родине в XIX веке по этическим соображениям: подобные непристойности тогда не позволялись. Впоследствии положение несколько изменилось: непристойные сказки и пословицы стали появляться в научных изданиях, не предназначенных для широкого читателя. Таковы, к примеру, «Северные сказки» Н. Е. Ончукова — единственное, по сути дела, в России издание, широко представляющее эротическую тему.
9Ситуация вновь изменилась после 1917 года, когда текстам подобного рода путь в печать был наглухо закрыт. Это объясняется не столько, как нам кажется, этическими соображениями, помноженными на преувеличенные представления о воспитательной роли печатного слова, сколько политическими: скабрезные сказки и пословицы резко противоречили внедрявшемуся средствами агитации и пропаганды образу советского народа — строителя коммунизма с его моральным кодексом. Но одна из сторон этого образа — священная ненависть трудового народа к классовому врагу-эксплуататору — как раз способствовала тому, что часть «заветных» сказок, из которых были вымараны «неудобные для печати» слова и фрагменты, увидела свет. Кровными врагами трудового человека были объявлены барин и поп, и некоторые сказки о барах и попах появились в приложении к академическим изданиям «Народных русских сказок» в 1940 и 1985 годах, а наиболее «пристойные» — и в более популярных изданиях: «Поп и мужик», «Барин и мужик» (сборники Ю. Соколова), «Народные сказки о боге, святых и попах» (сборник М. Азадовского). И лишь эпоха перестройки и гласности вызвала к жизни поток переизданий «Русских заветных сказок». Пришло время для публикации рукописи Афанасьева в полном объеме.
10Помимо культурного значения этой публикации (обнародуется то, о чем многие слышали, но никогда не видели), отметим ее несомненную научную ценность. Появление более полутора сотен прежде не публиковавшихся широко (или не публиковавшихся вовсе) русских народных сказок,
Без малого 70 лет назад известный русский фольклорист А. И. Никифоров справедливо говорил о значении «эротических» сказок: «Издания сказок, иногда даже научные, в которые не попадают явления указанного порядка, несомненно грешат тем, что вводят и читателей и исследователей в прямое заблуждение насчет частных особенностей изучаемого материала. Между тем элементы эротики в сказке, будучи учтены и правильно поняты,
«Заветные» сказки органично входят в собрание «Народных русских сказок»: многие из них относятся к известным интернациональным сюжетам, записаны в тех же местах, что и «печатные» сказки, изданы так же, как и прочие сказки, — с вариантами и примечаниями, с легкой литературной правкой, которую сохранила рукопись. Единственная их специфическая черта в том, что они оказались неудобными для печати. Неудобными по двум причинам, точно названным Ю. Соколовым: «Резкая социальная сатира, с одной стороны, а с другой — крестьянская прямота и откровенность, не стеснявшаяся самых натуралистических картин и грубых выражений, делали невозможным появление книги в русской печати»5. Некоторые сказки «двусторонни»: социальная сатира соединяется с непристойностью.
12Оценка «заветных» сказок русской общественностью неоднозначна. Положительная прозвучала еще во вступительной статье к женевскому изданию: сказки эти представлены как единственное в своем роде явление, где «в сказочной форме била таким живым ключом неподдельная народная речь, сверкая всеми блестящими и остроумными сторонами простолюдина». Автор предисловия был, однако, готов «ко всякого рода нареканиям и возгласам» по поводу своего издания. Он дождался их через сто лет — от проф. А. И. Гуковского, усомнившегося в народном характере сборника «заветных» сказок и предположившего, что «немалая их часть родилась в лакейской, а не в крестьянской избе»6.
13Не испытывая непреодолимого отвращения к лакеям, происходившим из крестьянской среды и зачастую в нее же возвращавшимся, заметим, что многие эти сказки были знакомы не только российским лакеям, но и далеко за пределами России.
Да и в России они обращались, вне сомнения, во всех социальных слоях русского народа: об этом говорит множество их вариантов, записанных не только во времена Афанасьева, но и много позднее, причем прежде всего именно у крестьян. С таким же успехом можно объявить «заветные» сказки солдатскими: еще большая часть их, нежели «лакейская», сложилась не в крестьянской избе, а в казарме. Основательность афанасьевского собрания в том, что оно во всех отношениях универсально, представляя разные социальные группы и разные регионы Российского государства.
14Автор предисловия предполагал, что нарекания будут обращены не только к издателю, «но и против народа, создавшего такие сказки, в которых народная фантазия в ярких картинах и нимало не стесняясь выражениями развернула всю силу и все богатство своего юмора». В русской культурной традиции народ критиковать не принято, и народные «заветные» сказки нередко берутся под защиту. Между тем они нуждаются не в защите, а в трезвой оценке. Согласимся с В. И. Далем: «Изучение Руси со всех сторон, во всех отношениях, по мнению моему, не должно быть чуждо и постыдно русскому»7.
15Всякому непредубежденному читателю «заветных» сказок ясно: собрание их очень пестро. Здесь есть действительно блестящие образцы народного юмора и сатиры, остроумные пародии, полные пылкой фантазии и игры ума. Но читатель найдет здесь и тексты бездарные, обнаруживающие скудость ума, просто грязные — то, что современный русский человек называет словом «похабель». Что же, народ составляют люди разные — и сказки у них разные. К счастью, таких бездарных сказок в собрании Афанасьева немного, и не они определяют лицо этого в целом замечательного сборника.
16Идеологические штампы, в которые отливалось понятие «советский народ», препятствовали не только изданию «соромных» (точное народное определение!) сказок, но и их изучению. Сама тема была лишь однажды поставлена в советской фольклористике — в цитировавшейся уже статье А. И. Никифорова «Эротика в великорусской народной сказке»8. Эта тема ждет специальных исследований, которых пока нет.
17Как объяснить сам феномен «соромных» сказок — откуда они взялись и каково их место в русской культуре?
Можно взглянуть на них с точки зрения социально-исторической, учитывая общее значение эротической темы в народной культуре. Исследователи в таких случаях «смотрят в корень», то есть ищут причины, обращаясь к истокам явления. В нашем случае указывают обычно на календарные обряды. Плодородие земли ставилось в прямую зависимость от плодородия человеческого. Поэтому в земледельческих обрядах проходит сквозная эротическая тема, будь то святочные игры с их имитацией свадьбы, непристойными играми и такими же текстами или летние купальские игры, когда происходило «мужем и отроком великое падение… и женам мужатым осквернение, и девам растление». Эротическая тема была естественным образом вписана в календарный цикл, а ритуал санкционировал социальные установления и поддерживал миропорядок.
18Все это так, но какое, спрашивается, отношение имеют к этим ритуалам сказки о том, как муж учит жену мыть чашки или как вошь и блоха делятся страхами, которых они натерпелись, переночевав в теле женщины? Обряд обрядом (кстати, обрядовый разгул сменялся жизнью очень суровой и сдержанной), а сказка сказкой — у нее своя социальная роль и своя эстетика. Уж не свидетельствуют ли похабные сказки, где вещи называются своими именами — и не только называются, но и живописуются (именно что живописуются, и не в «натурализме» тут дело, а в своего рода «украшательстве»), — о простоте народных нравов, доходящей до невоздержанности и распутства?
19Иностранцы, особо внимательные к чужому быту и чужим нравам, невысоко ставили нравственность московитян. Адам Олеарий, видный немецкий ученый XVII века, замечает, что у московитян «употребительны многие постыдные, гнусные слова и насмешки… У них нет ничего более обычного на языке, как „бл…н сын, с…н сын, собака,.б т… мать,.б…а м…ть“… и еще иные тому подобные гнусные речи. Говорят их не только взрослые и старые, но и малые дети, еще не умеющие назвать ни Бога, ни отца, ни мать, уже имеют на устах это: „.б т… мать“ — и говорят это родители детям, а дети родителям»8.
20Нет, конечно, нужды в том, чтобы идеализировать наших предков, но ведь те же иностранцы говорят о суровости древнерусских нравов, о затворнической жизни русских женщин, на которых посторонним даже и взглянуть-то не разрешалось, не то что с ними общаться.
Так что ни о какой распущенности и сексуальной несдержанности русских людей сказки конечно же не свидетельствуют. Правда, тот же Олеарий сетует: русские часто «говорят о сладострастии, постыдных пороках, разврате и любодеянии их самих или других лиц, рассказывают всякого рода срамные сказки, и тот, кто наиболее сквернословит и отпускает самые неприличные шутки, сопровождая их непристойными телодвижениями, тот и считается у них лучшим и приятнейшим в обществе». Этому можно верить с большой осторожностью (отметим, однако, что это первое свидетельство о бытовании «соромных» сказок). Не в том дело, что у русских не было неприличных шуток — их,
Ритуально-мифологический аспект, конечно, не безразличен для понимания «соромных» сказок, но сами по себе сказки отнюдь не сводимы к сквернословию, и объяснение сквернословия — это еще не объяснение сказок. Еще ошибочнее было бы судить по этим сказкам о нравственности русских в недавнем и отдаленном прошлом. А. И. Никифоров, записавший десятки непристойных сказок в северной русской деревне и наблюдавший живую жизнь сказки, отмечал, что эта «сексуальность» представляет собой «грубоватый фон жизни, по существу чрезвычайно целомудренной и строгой»10. Да и вообще сказки в этом отношении не показательны. Словесность никогда не была зеркальным отражением жизни народа, а сказки с их тягой к выдуманному и невозможному — тем более.
22Так вот, прямой взгляд на сказку из жизни ровным счетом ничего не объясняет. Это, разумеется, вовсе не значит, что сказка только забава, и ничего более, что никакой социальной роли она не играла. Роль эта определяется смехом. Громадное большинство «соромных» сказок относится к области народного юмора: это сказки комические. Много говорилось о их социальной направленности, о том, что сказки эти «антипоповские» и «антибарские». Действительно, среди «заветных» сказок немало таких, где поп и барин осмеяны, остаются в дураках.
Но фольклористы обычно преувеличивают силу социального протеста, заложенного в этих сюжетах. Их назначение было не в том, чтобы раздувать ненависть к классовым врагам. Комическое было средством смягчения социального гнета, а сказка — своего рода социальным реваншем: в жизни мужик всегда был под барином, в сказке же он — над барином и над попом (иногда эта метафора реализовывалась в самой простой, грубой форме). И все же комические сказки не сводятся к социальной сатире, и не стоит преувеличивать остроту сатирических стрел, пускаемых в барина и попа. Сказка не щадит и своего брата мужика. В одних и тех же сказках персонажи варьируются: поп, барин, мужик — каждый может стать предметом осмеяния. Это значит, что социальный реванш — вещь очень важная, но в сказках не единственная. Главнее оказывается смех, направленный на несовершенство человеческой природы (в том числе и несовершенство социальное).
23О смехе и так называемой «смеховой культуре» написаны горы книг. Смех выжигал и уничтожал, смех открывал относительность всякого рода социальных законов и моральных установлений (а сознание их абсолютной модальности гнетет). Но смех и примирял с действительностью. Не так уж она ужасна и не столь уж невыносимо бремя человеческого существования, если в действительности обнаруживаются изъяны, над которыми можно весело посмеяться. Смех, стало быть, смягчал давление «репрессивной цивилизации», давал некоторое ощущение свободы в несвободном мире.
24Итак, смех облегчал тяготы социальных требований, предъявляемых к человеку, смех освобождал. Не менее важна его роль в развитии словесного искусства. «Заветные» сказки не только смешны, но и забавны. В русской культуре сложилась традиция высоких требований к словесному искусству. «Поэт в России — больше чем поэт», он должен быть непременно пророком, «спасать Россию». Это явление чуждо Западной Европе, и никто из писателей, кажется, не спасал в Новое время Англию или Францию. Всемерно уважая пророческое призвание отечественных писателей, видящих в слове оружие страшной силы, заметим все же, что литература создается и для удовольствия человека, для игры его ума и воображения, просто для забавы. Игра и забава, как известно, — вещи не пустые, и литература, ими обделенная, человечески неполноценна. Такой игрой ума и воображения в фольклоре была прежде всего сказка.
Рассказывалась она на досуге, для отдыха. Сказки создавали «иную действительность», отвлекали от будней, давали пищу фантазии и праздному воображению. В то время как литература стремилась к безусловной серьезности, сказки отвлекались от односторонней дидактики, и в целом наша словесность благодаря сказкам обретала жизненную полноту.
25Именно сказке довелось сыграть у нас роль очень важную в создании собственно художественной литературы, которой в Древней Руси не было: литература удовлетворяла интересы религиозные, политические, исторические. Никто не читал «Повесть временных лет» или «Слово о полку Игореве» для удовольствия — только для пользы. Так называемое «неполезное чтение» оформляется у нас в XVII — XVIII веках. Его материал — прежде всего бытовые новеллистические сказки, «повести», «гистории», густо насыщенные фольклорными темами и мотивами. Среди них мы находим немало таких, которые составляют содержание «сказок не для печати». Они сделали доброе дело в развитии русской литературы.
26Какое место занимают «заветные» сказки в сказочном фонде, можно ли считать их более или менее автономным художественным явлением? Нет, никакой особой группы они не составляют. Специалисты выделяют три основные группы: сказки о животных, волшебные и бытовые (новеллистические), причем в последнюю нередко включаются и народные анекдоты. Что же касается сказок «эротических», то здесь в массе своей те же самые сюжеты, и художественная специфика «соромных» сказок та же в принципе, что и у «сказок для печати».
27Собрание «Народных русских сказок» Афанасьев открыл сказками о животных. Они же предваряют и собрание сказок «заветных». Их здесь немного — меньше десятка. Являя собой «остраненную» картину человеческого существования и не будучи при этом аллегорией, сказки о животных в комическом свете представляют людское общежитие. Входит сюда и сексуальная тематика. В фольклорном животном эпосе есть несколько таких сюжетов. Это сказка о том, как заяц надсмеялся над лисой (она прозвучала в фильме Сергея Эйзенштейна «Александр Невский», так что, согласно кино, сказку эту у нас знали уже в XIII в.). Есть несколько сюжетов о том, как человек запугивает диких животных — то показывая им вставшую на карачки жену, то забавляясь с ней.
Звери этих игр не понимают и в ужасе бегут. В сказках звери иногда женятся, и уж совсем редко сказка обыгрывает их интимную близость. Но в общем сказки о животных такими интимностями не интересуются, и среди сотен вариантов сказки о коте, ставшем мужем лисы,
Итак, животный эпос открывает для эротической тематики небольшие возможности:
Но и волшебных сказок в афанасьевской рукописи мало. Подавляющее большинство принадлежит здесь сказкам бытовым. Как уже говорилось, некоторые не были напечатаны по социальным, а не по моральным соображениям. Но и таких, в конце концов, немного, главное же место принадлежит сказкам либо «соромным», либо пристойным, но с эпизодами эротического содержания. В международном указателе сказочных сюжетов
Парень притворяется, будто не знает женщин — поит коня из колодца, загоняет дьявола в ад и т. п. Попадья или барыня отдается за башмачки (тетерева и т. п.), но чаще всего остается ни с чем и осмеяна. Это, так сказать, классика эротического сказочного фольклора, и сюжеты эти повторяются в афанасьевском собрании по нескольку раз. Есть «соромные» сказки и в группе анекдотов о состязании человека с чертом: зализать «рану» женщины, привести невиданное животное и т. п.
30Как показывает афанасьевская рукопись, у известных новеллистических сюжетов имеются «эротические двойники». Так, хорошо известна в европейском фольклоре сказка о трех искусных братьях: каждый овладевает либо своим ремеслом, либо ловко пускает в ход полученное наследство. Но в русском фольклоре рядом с этим сюжетом есть еще и сказка о «соромском ремесле», достающемся, по сказочной традиции, младшему
В русской сказочной новеллистике, щедро представленной в рукописи Афанасьева, легко угадываются всемирно известные сюжеты, вошедшие в итальянские новеллы и французские фабльо, немецкие шванки и польские фацеции. Мы уже отмечали точность исследовательской задачи, поставленной во вступительной статье Филобибла: «Каким путем проникли в русские захолустья рассказы Боккаччо, сатиры и фарсы французов XVI столетия, как переродилась западная новелла в русскую сказку, в чем их общая сторона, где и, пожалуй, даже с чьей стороны следы влияния, какого рода сомнения и заключения из очевидности подобного тождества и т. д., и т. д.». Мы знаем сегодня, что путей было много, и для определения их требуются специальные исследования. Но и без таких исследований ясно, что русские «заветные» сказки принадлежат большой индоевропейской семье: здесь те же сюжеты, являющиеся общим достоянием десятков народов от Индии до Ирландии. Любовные проделки, супружеская верность и неверность — вот содержание многих русских сказок, вызывающих ассоциации то с «Кентерберийскими рассказами» Джеффри Чосера, то с «Декамероном» Джованни Боккаччо, то со шванками Ганса Сакса. Порой это не просто ассоциации, а детальные совпадения.
Сопоставляя сказку «Жена слепого» с рассказом купца из чосеровских «Кентерберийских рассказов», легко заметить такие совпадения. Это не значит, конечно, что чосеровский сюжет сквозь кордоны и непроходимые леса добирался до России. Это значит, что Чосер воспользовался международным сказочным сюжетом, пустившим ростки и в России, что для определения источников «Кентерберийских рассказов» без русской сказки не обойтись: мы у одного пирога, все мы участвовали в создании и разработке того, что называют европейской сказкой.
32Чосеровский сюжет известен в русском фольклоре в единственном, афанасьевском, варианте, то есть на нашей почве он так и не укоренился. Зато другие знаменитые сказки вполне прижились — это и сказка о потопе, тоже знакомая по «Кентерберийским рассказам», и сказка об одураченном муже, подобная 7-й новелле 7-го дня из «Декамерона», и сказка о любовниках в сундуке, популярная всюду в средние века — и в Индии, и в Европе, попавшая в «Тысячу и одну ночь».
33Но немало среди «заветных» сказок и редких, а то и вовсе уникальных: никогда прежде они не печатались и ни в одном из сказочных указателей не встречаются. Публикация их меняет представления о русском сказочном фонде: несомненно, фонд этот много богаче, чем нам думалось. Некоторые из этих сюжетов отмечены
Последнюю группу текстов составляют не сказки собственно, а рассказы. Значительная часть их записана от бывалых людей, не лезущих в карман за словом. Тут и анекдот, способный превратиться в бытовую историю (так и называемую. — «Солдатский рассказ»), и рассказ, как ловко избежал солдат генеральского гнева («Солдат на часах»). Анекдоты вообще плохо улавливаются указателями и редко попадают в печать, и многие из них безвозвратно пропали. Афанасьевская рукопись дает представление о русских солдатских анекдотах XIX века.
При всех жанровых различиях между сказками о животных, волшебными и бытовыми можно говорить о единстве художественных принципов воплощения в них «заветной» темы. Лишь очень немногие сказочники идут по пути смакования похабных подробностей. (Кстати, и много записавший таких сказок — до сих пор не изданных — А. И. Никифоров замечал: «Только раз мне пришлось столкнуться с манерой стилистически-детализованной и пышной разрисовки деталей и картин в эротической сказке. Это был файногубский портной Силкин, служивший долго в солдатах и чрезвычайно развитой мужик»11.) Большинство же сказок, как уже говорилось, забавны и просто смешны.
36Приемы создания комического эффекта давно известны. Исправно «работают» они и в «заветных» сказках. Прежде всего это пародия. «Заветные» сказки очень щедры на пародии и нередко на них строятся. Немало случаев, когда сам сюжет возникал в результате пародийного переосмысления сказочной классики. Таково происхождение известной сказки «Петух и жорновки». За чудесной мельницей отправляются чудесные помощники, наделенные необыкновенными свойствами, — знакомый сюжет. Но когда в путь отправляется петух, заглатывающий медведя, волка и лису, проглатывающий целое озеро, да и соперник у него отнюдь не чудище,
Пародируются не только сюжеты, но еще более — знаменитые сказочные мотивы. Многие трудные задачи успешно решаются героем с помощью волшебного кольца. Но когда волшебное кольцо помогает ему стать сексуальным чемпионом, это неизбежно вызывает смех, тем более что чудесный дар, обретенный героем, делается источником комических ситуаций, в которые попадают женщины, пожелавшие этим даром воспользоваться.
38Комически обыгрывается так называемая «сказочная обрядность» — традиционные стилистические формулы.
Раз сказка неприлична, то еще более неприлична и открывающая ее присказка. Формула невозможного, указывающая на нереальность сказочного времени («это было, когда…»), комически передергивается за счет введения непристойных и откровенно нелепых действий. Появляются и непристойные концовки.
39Непристойные сказки полны словесной игры. Комическое обыгрывание двусмысленностей, эвфемизмов «половой темы», реализация метафор — известные, классические «приемы» эротического фольклора12. Здесь рождаются собственные формулы. Многие сказочники, от которых записаны «соромные» сказки, отлично владеют словом: как скоморохи давних времен, они так и сыплют прибаутками. Собственно небылиц в афанасьевском материале мало, но скоморошья традиция живет в самой манере рассказывания, призванной повеселить слушателя затейливой словесной игрой.
40В тени афанасьевского собрания «сказок не для печати» оказалось в рукописи другое, не менее замечательное собрание — «заветных» пословиц В. И. Даля. Подобно тому, как вне основного собрания сказок Афанасьева осталось около полутора сотен текстов, так и Даль не смог включить в свой огромный свод «Пословиц русского народа» несколько сот пословиц. Была составлена рукопись под названием «Русские заветные пословицы», ей было предпослано небольшое вступление, подписанное «Русопят». С этого непечатного собрания снимались копии, в разных списках делались добавления (например, известным библиографом П. А. Ефремовым). Афанасьев располагал и собственным собранием пословиц (часть его была напечатана в «Архиве» Н. Калачева в 1850 г.). К копии полученных от Даля пословиц он тоже добавил свои. У себя на родине рукопись ни разу не издавалась. Была опубликована лишь вступительная заметка «Русопята». Сборник увидел свет лишь за границей13.
41Непредубежденный читатель легко заметит, что в «заветных» пословицах, как и в сказках, перлы остроумия соседствуют с откровенным похабством. Что же, пословицы записывались от людей разных. Справедливо судил о пословицах более ста лет назад прекрасный знаток русского быта Михаил Семевский: «Они бывают произведениями здравого смысла, теплой веры, неиспорченной души — или, наоборот, плодами бурных страстей, безнравственного ума, ввергнутого в пропасть разврата»14.
Сложился устойчивый взгляд на пословицы как на кладезь народной мудрости. Едва ли «заветные» пословицы, как, впрочем, и незаветные, демонстрируют
Что касается научной ценности «заветных» пословиц, то она очевидна. Дело не только в том, что, как и сказки, не видевшие печати, такие пословицы заметно расширяют известный нам пословичный фонд. Сказок в записях XVII века мы почти не знаем, тогда как рукописные сборники пословиц XVII — XVIII веков до нас дошли. Сравнивая их с собранием Даля, мы имеем возможность судить о том, как пословицы жили, как менялся их состав и как менялись они сами. Для читателя же, которого не волнуют такие проблемы, «заветные» пословицы представят интерес и сами по себе — как плоды народного остроумия.
44В рукопись Афанасьева попали и отдельные образцы песен, заговоров, детского фольклора, есть в ней и загадки. Эротическая тема проникала во все жанры русского фольклора. Везде ее звучание определялось эстетической природой фольклорного жанра.
Оставим этот материал без комментариев: он слишком разнообразен и в то же время отрывочен, чтобы судить о нем на основе афанасьевской рукописи. Одно несомненно: и здесь непристойные темы, ситуации, выражения попадают в орбиту смешного и забавного. Допускаем, что не всякому эти фольклорные тексты, записанные в середине XIX столетия, покажутся смешными. Во многом они принадлежат истории, но во многом и живы: традиция не прерывается, и старые тексты остаются достоянием русского народного юмора.
Е. А. КОСТЮХИН
1Из истории русской фольклористики. Л.,1978. С.75.
2Подробно история изданий «Русских заветных сказок» прослежена в статье Л. В. Бессмертных.
3Очерки истории русской этнографии, фольклористики и антропологии. Вып. III. М.: Наука, 1965. С. 159. Титульный лист описан Буслаевым с незначительными погрешностями.
4Никифоров А. И. Эротика в великорусской народной сказке // Художественный фольклор. IV — V. М., 1929. С. 120 — 121.
5 Соколов Ю. М. Жизнь и научная деятельность Александра Николаевича Афанасьева // Народные русские сказки А. Н. Афанасьева / Под ред. М. К. Азадовского, Н. П. Андреева, Ю. М. Соколова. Т. I. М.: Academia, 1936. С. LIV.
6Вопросы истории. 1967. № 1. С. 186.
7Шахнович М. Краткая история собирания и изучения русских пословиц и поговорок // Советский фольклор. Сборник статей и материалов. № 4 — 5. М.; Л.: АН СССР, 1936. С. 368.
8См. сноску 4 наст. изд.
9Олеарий Адам. Описание путешествия в Московию и через Московию в Персию и обратно. СПб., 1906. С. 187.
10См. работу Б. А. Успенского «Мифологический аспект русской экспрессивной фразеологии» в сб.:
11См. сноску 4 наст. изд.
12См. сноску 4 наст. изд.
13См. известную работу В. Б. Шкловского «Искусство как прием» в кн.: Шкловский В. О теории прозы. М., 1983. С. 20 — 23. О роли загадки в сюжетостроении «заветных» сказок писал Б. А. Успенский (см. сноску 10 наст. изд.).
14Вступительная заметка В. И. Даля опубликована в 1936 году М. Шахновичем (см. сноску 7 наст. изд.). Зарубежное издание сборника: Carey С. Les Proverbes Erotiques Russes //Slavistic Printings and Reprintings. № 88. Indiana University. Hague: Paris, 1972.
15Семевский M. Великие Луки и Великолукский уезд. Историко-этнографические заметки. СПб., 1857. С. 190.